Размышление четвертое

            Об истинном и ложном

      За эти дни у меня вошло в привычку разграничивать ум и чувства. Ибо я ясно заметил, что достоверно известное нам о вещах телесных в действительности весьма немногочисленно, что о человеческом разуме можно достичь гораздо более обширного знания и, наконец, что еще дальше можно продвинуться в постижении Божественного бытия. Так что мне уже не составит труда обратиться от представляемых к исключительно теоретическим и отдельным от всякой материи вещам. В самом деле, представление о человеческом разуме как о мыслящей вещи, у которой нет протяженности в длину, ширину, глубину, и которая вообще не имеет ничего общего с телом, намного определеннее, чем идея любой телесной вещи. Когда же я затем обращаю внимание на то, что часто испытываю сомнение, или, иначе говоря, что являюсь вещью несовершенной и зависимой, ко мне приходит представление о существе независимом и совершенном, то есть о Боге. И из одного того, что подобная идея находится во мне, или, что я существую, имея такую идею, я с надежностью заключаю, что также существует и Бог, и что от Него в каждый отдельный момент зависит все мое существование. При этом я уверен, что человеческий дух не может с большей очевидностью и с большей достоверностью что-либо познать. И, кажется, я уже вижу некий путь, который от созерцания этого истинного Бога, заключающего в себе всю сокровищницу знаний и мудрости, приведет к познанию прочих вещей.

      Для начала, я признаю невозможность какого-либо обмана с Его стороны. Ведь в любом обмане, в любой лжи присутствует определенное несовершенство. И даже если иногда способность вводить в заблуждение может считаться показателем остроты или некоторой силы ума, все же желание обмануть, без всякого сомнения, есть свидетельство или злого умысла или бессилия и поэтому несовместимо с Богом.

      Затем я замечаю в себе некую способность суждения, которую я наверняка получил от Бога, так же как и все прочие вещи. А поскольку обманывать меня Он не желает, способность суждения дана мне таковой, что если я 6уду правильно пользоваться ей, то никогда не смогу ошибиться.

      Казалось, на этот предмет не остается ни малейшего сомнения, если бы не одно обстоятельство: по-видимому, из вышесказанного должно следовать, что я никогда не ошибаюсь! Ведь если все, что у меня есть, я перенял от Бога, а Он не дал мне ни малейшей способности ошибаться, то и выходит, что я как будто вовсе не могу совершить ошибку! Неужели это так? Ну хорошо, пока я размышляю о Боге и обращаюна Него все свое существо, в это время у меня нет ни одного повода для ошибки. Но затем, снова переводя взгляд на себя самого, я нахожу, что я обречен ошибаться бесчисленное количество раз. И, исследуя причину этих ошибок, я усматриваю в себе не только идею Бога или в высшей степени совершенного сущего, идею реальную и позитивную, но и отрицательную, негативную идею, так сказать, идею нуля, идею ничто, или представление о том, что далее всего отстоит от всякого совершенства. Сам же я располагаюсь где-то между Богом и Ничем или между высшим бытием и небытием, так что в силу того, что я создан высшим бытием, во мне нет совершенно ничего такого, что могло бы ввести меня в заблуждение или стать причиной ошибки, но поскольку я также имею часть в небытии, иначе говоря, поскольку сам я не есть высшее бытие и мне недостает весьма многих вещей, то неудивительно, что я ошибаюсь. Таким образом, я достоверно полагаю, что ошибка как таковая не есть нечто действительно зависящее от Бога, но представляет из себя всего лишь некое несовершенство. И мне не требуется какой-то отдельной способности, специально данной мне Богом для того, чтобы заблуждаться. Гораздо вероятнее, что я впадаю в заблуждение только из-за того, что способность к верному суждению, которую я имею от Него, у меня не бесконечна.

      Однако этого еще не вполне достаточно для удовлетворительного ответа. Ведь ошибка, заблуждение - не есть только одно чистое отрицание, но отсутствие или лишенность определенного знания, которое должно каким-то образом находиться во мне. Мне же, созерцающему природу Бога, кажется, что невозможно, чтобы Он поместил в меня способность, которая не была бы совершенна по своему происхождению или лишена долженствующего присутствовать в ней совершенства. Чем опытнее мастер, тем совершеннее его творение. И что в таком случае, могло быть сотворено этим Высшим Основателем всех вещей такого, что ни было бы со всех сторон безупречным? Не возникает ни малейшего сомнения: Бог мог бы создать меня таковым, что я никогда бы не ошибался. Точно так же несомненно, что Он всегда желает наилучшего. Так разве ошибаться для меня лучше, чем не ошибаться?

      При добросовестном и тщательном обдумывании всего этого мне прежде всего приходит в голову, что неудивительно, если я не понимаю каких-нибудь Божественных замыслов или путей, основание которых не могу постичь. И я отнюдь не должен сомневаться в Его существовании, исходя из своего непонимания того, почему или как Им созданы разные иногда встречающиеся мне вещи. Ибо я знаю, что моя природа весьма нетверда и что ей положен определенный предел, природа же Бога неизмерима, непостижима, бесконечна. Это делает достаточно ясным, что в Его власти совершать бесчисленные деяния, причины которых я не ведаю. На этом единственном основании я заключаю, что тот род причин, который обычно выводится из цели, не находит в вещах физических никакого применения, так как я не могу быть столь дерзким, чтобы считать себя способным уразуметь конечную цель Бога.

      Другое же соображение, приходящее мне на ум, состоит в том, что когда мы исследуем, насколько совершенны труды Бога, нам не следует сосредоточиваться на одном Его создании, но нужно рассматривать совокупность вещей в целом. Возможно, что любой, взятый в отдельности, предмет будет справедливо сочтен несовершенным, но в смысле определенной части, которую он составляет от целого мира, этот предмет может быть наисовершеннейшим из всех. И хотя, с тех пор как я решил усомниться во всем, я до сих пор не познаю ничего, кроме моего и Божия бытия, тем не менее я не могу отрицать, что Он сотворил также многие другие вещи или, по меньшей мере, мог сотворить их, и что я, тем самым, в общей совокупности вещей возможно имею лишь значение части.

      Теперь, пристальнее взглянув на самого себя и занявшись непосредственным выяснением качества моих ошибок, которые одни только свидетельствуют о моем несовершенстве, я вижу, что они зависят от двух взаимодействующих причин, а именно: от заключенной во мне способности познавать и от способности к произвольному выбору или от свободы в принятии решений, иначе говоря - от интеллекта и, вместе с ним, - от воли. Ведь благодаря одному интеллекту я воспринимаю идеи (представления), о которых могу выносить суждения; рассматривая интеллект только под этим углом зрения, в нем, собственно, нельзя найти ошибку. Допустим, существует бесчисленное множество вещей, о которых я не имею никаких представлений. Но сказать обо мне, что я в собственном смысле лишен их, нельзя. Скорее следует сказать в отрицательном смысле, что мне не довелось иметь их. Я же не могу доказать, что Бог должен был дать мне большую познавательную способность, чем он дал на самом деле. Если я и знаю, какой бесконечно искусный Мастер создал мир, то не могу считать при этом, что Он должен был каждое из своих созданий наделить всеми теми совершенствами, которые мог вложить в отдельные из них, И странно было бы, если бы я стал жаловаться на то, что получил от Бога недостаточно мощную и совершенную волю или свободу принимать решения, так как по опыту знаю, что в действительности она не имеет никаких границ. Причем (и это кажется мне особенно значительным) только одна воля столь совершенна и столь велика, что я не могу (как по отношению к другим вещам) представить ее себе еще более совершенной и более огромной, чем сейчас. Когда я, например, рассматриваю способность мыслительную и познавательную, я тотчас вижу, что она во мне предельно невелика, весьма ограничена. Но я тут же создаю идею другой, намного большей, да что там - наивеличайшей, бесконечной мыслительной способности, и уже по одному тому, что я могу образовать в себе такую идею, отношу это к Божественной природе. В том же самом духе способность воспроизведения памяти или способностъ воображения, или любая другая способность оказывается при ближайшем рассмотрении слабой и ограниченной у меня и бесконечной у Бога. Одна только воля, то есть свобода выбора, ощущаемая мной, такова, что я не могу представить себе большую, а следовательно, главным образом по этой способности я и узнаю в себе подобие Божие. Если воля Бога не выглядит несравнимо большей, чем моя, особенно учитывая знания и власть, которые присущи Ему и которые делают Его более незыблемым и действенным, а также Его состояние и расположение, имеющие намного большую протяженность, то все же взятая сама по себе формально и точно, она не может быть обширнее моей. Ведь она состоит только в том, что мы вольны делать или не делать одно и то же (иначе говоря, утверждать или отрицать, преследовать или избегать), или скорее даже в том, что никакая внешняя сила, согласно нашим ощущениям, не толкает нас к предлагаемым разумом вещам, то есть именно к тому, чтобы утверждать, отрицать, преследовать и избегать. Чтобы быть свободным, мне совсем не нужно выбирать сразу обе возможности. Наоборот, чем больше я склоняюсь к одной из них, - потому ли, что сам ясно вижу в ней нечто верное и благое, или потому, что Бог в сокровеннейшей глубине моего сознания так располагает меня, - тем более свободно я выбираю эту возможность. Ибо ни Божественная милость, ни естественное разумение не умаляют свободы, но скорее увеличивают и укрепляют ее. Безразличие же, которое я испытываю, когда никакой довод не делает для меня один из путей предпочтительнее другого, есть низшая степень свободы. Оно не является свидетельством полной свободы, но говорит только о недостатке познания или о некоем отрицании. Если бы я всегда умел сразу разглядеть истину и благо, то мне никогда не пришлось бы обдумывать никаких вариантов, взвешивать то, что нужно рассудить или выбрать, и таким образом я мог бы быть абсолютно свободным, но ни в коем случае не безразличным.

      Из вышесказанного я заключаю, что сила свободы воли, которой наделил меня Бог, рассматриваемая сама по себе, не может быть причиной моих ошибок. Она ведь является самой всеобъемлющей и совершенной по своему происхождению. То же самое относится и к силе познания. Способностью к познанию я обязан Богу, и, значит, все, что бы я ни познавал, я познаю верно, и здесь нет повода ошибиться. От чего же тогда происходят мои ошибки? А только от того, что моя воля, будучи обширнее и сильней моего интеллекта, стремится выйти за его границы, и я, будучи не в силах удержать ее, распространяю волю на те вещи, которые интеллектом охватить не могу. Интеллект же, будучи безразличным к этим вещам, легко уклоняется от истинного и благого. Так я ошибаюсь и так погрешаю!

      Когда, к примеру, я исследовал в эти дни, существует ли на свете что бы то ни было, и отмечал, что из одного того, что я исследую это, с очевидностью проистекает мое собственное существование, я не мог не считать, что столь ясно постигаемое мною является истинным. Никакая внешняя сила не вынуждала меня к этому. Склонность моей воли к такому решению была вызвана ярчайшим светом, вспыхнувшим в моем сознании, в моем интеллекте. И тем спонтаннее и свободнее я поверил в это, чем менее был безразличен к самому предмету. Теперь же, помимо сознания того, что я существую в качестве вещи мыслящей, в моем мозгу начинает вращаться идея натуры телесной. Это приводит к сомнению в том, отличается ли натура мыслящая или, лучше сказать, отличаюсь ли я сам от этой телесной натуры или обе они - одно и то же. И я полагаю, что до сих пор моему рассудку не встретился ни один убедительный аргумент в пользу того или иного решения. Конечно, из этого исходит мое безразличие по отношению к утверждению или отрицанию, а также - к вынесению о данном предмете какого-либо определенного суждения вообще.

      Это безразличие распространяется не столько даже на то, о чем разум вовсе не имеет никакого понятия, сколько в целом на все вещи, которые познаются им недостаточно ясно в тот момент, когда воля уже принимает о них решение. И пусть даже меня увлекают в ту или другую сторону сколько угодно правдоподобные догадки; одного сознания того, что это всего лишь догадки, а не верные, несомненные доводы, будет достаточно для моего одобрения и согласия с прямо противоположным. За последние дни я достаточно понял это после того, как объявил целиком и полностью ложными вещи, в верности которых ранее твердо был убежден, объявил на одном только основании - наличии малейшей возможности сомневаться в них.

      Если же я недостаточно ясно и определенно понимаю, что верно, а что нет, и при этом удерживаю себя от вынесения суждения, то, очевидно, веду себя правильно и не могу ошибиться. Но если я стану в этом случае утверждать или отрицать, это будет значить, что я нашел неправильное применение данной мне свободы воли. И если при этом стану на ложный путь, то совершу полнейшую ошибку. Я, конечно, могу выбрать и правильное направление, но так или иначе мне не избежать упрека в совершении поступков вопреки естественному свету, который показывает, что постижение умом всегда идет позади волевой детерминации. В этом-то неправильном пользовании свободой воли и лежит недостаточность, определяющая форму ошибок; недостаточность, говорю я, заключается не в способности, полученной мной от Бога, и не в деятельности (насколько деятельность зависит от Бога), но только в моем применении этой способности, в моем осуществлении этой деятельности.

      Нет у меня и никаких причин для жалоб на то, что Бог не дал мне большей силы интеллекта или большего естественного света, чем в действительности, так как не понимать многого есть суть конечного интеллекта, суть же сотворенного интеллекта в том, чтобы быть конечным. Напротив, я должен не уставая благодарить за щедрые дары Того, Кто, не будучи ничем обязанным мне, все же наделил меня ими. Ни в коем случае нельзя считать, что Он придержал от меня или лишил меня того, чего не дал.

      У меня также нет повода жаловаться, что Он дал мне волю более обширную, чем разум. Поскольку воля состоит только в одной, причем неделимой вещи, кажется невозможным отторгнуть от природы ее что бы то ни было. И воистину, чем огромнее она, тем более благодарным следует быть ее Дарителю.

      Наконец, я не должен жаловаться и на то, что Бог при осуществлении тех волевых актов, тех суждений, в которых я ошибаюсь, действует вместе со мной. Ведь сами эти акты являются совершенно истинными и благими, ибо зависят от Бога, и я становлюсь совершеннее оттого, что я могу их осуществлять, чем было бы в противном случае. Недостаточность же, в которой только и состоит субстанциальная причина ошибки и вины, не нуждается ни в какой поддержке со стороны Бога, потому что она вообще не является вещью и не может быть приписана Ему как лишение, но только как отрицание. Нет абсолютно никакого несовершенства Бога в том, что Он дал мне свободу соглашаться или не соглашаться с вещами, верное и определенное понятие о которых не было вложено Им в мой ум. В гораздо большей степени это мое собственное несовершенство, ибо я не могу правильно использовать свою свободу и выношу суждения о том, что верно не разумею. Однако Бог, как я вижу, мог, пожалуй, легко достигнуть того, чтобы я никогда не ошибался, оставаясь при этом свободным и имея ограниченное знание. Ему стоило бы только дать моему уму ясное и определенное понимание всего того, на что я мог бы обратить внимание. С другой стороны, достаточно было бы крепко-накрепко запечатлеть в моей памяти, что нельзя судить о том, чего не знаешь и не понимаешь ясно и определенно, запечатлеть так, чтобы я никогда не смог забыть этого. Легко заметить, что если бы Бог создал меня таким, то я, взятый как нечто целое, существующее вне какой-либо связи, был бы совершеннее, чем есть сейчас. Но я же не могу отрицать того, что цельная совокупность вещей более совершенна, если одни из ее частей не подвержены, а другие подвержены ошибкам, чем если все совершенно похожи друг на друга. И я не имею права сетовать на то, что Он не захотел, чтобы я занимал в мире самое исключительное и предельно совершенное положение.

      Кроме того, даже если я не могу удержаться от ошибки способом, состоящим в очевидном понимании всех тех вещей, о которых приходится судить, все же остается и другой способ: удерживать себя от вынесения приговора всякий раз, когда вижу, что вопрос недостаточно ясен. Ибо хотя я и чувствую себя слишком непостоянным, чтобы мочь ревностно предаваться всегда познанию одного и того же, однако я способен внимательным и настойчивым размышлением достигнуть восстановления в себе этого познания, когда в нем возникает необходимость. Таким образом, я способен приобрести для себя некий навык из6ежания ошибок.

      В этом состоит величайшее исключительное соверщенство человека, и я полагаю, что немало извлек из сегодняшнего размышления, когда исследовал причину заблуждения и фальши. И поистине эта причина не может быть иной, чем та, которую я раскрыл. Ведь всякий раз, когда я таким образом сдерживаю свою волю, что она распространяется только на те суждения, которые ясно и определенно указывает ей разум, ошибка исключается сама собой, так как любое ясное и определенное понимание безусловно есть нечто и поэтому не может исходить из ничто, но с необходимостью имеет своим творцом Бога, того абсолютно coвевршенного Бога, которому претит быть обманщиком. И в таком случае это понимание будет верным. Сегодня я не только научился опасаться и избегать определенных вещей, чтобы никогда не ошибаться, но также и тому, что следует делать для достижения истины. И я наверняка достигну ее, если вполне сосредоточусь на тех вещах, которые все абсолютно доступны пониманию, и отделю их от остальных, понимание которых смутно и темно. Теперь я буду всегда придерживаться такого пути.

      Оглавление | Размышление первое | Размышление второе | Размышление третье | Размышление четвертое | Размышление пятое | Размышление шестое